|
Зимние цветы
(Эссе о поэзии Т. Кайсаровой)
Поэт это тот, кто раскрывает различные миры. Но часто он их зашифровывает в метафорах, в метонимиях и других стилистических фигурах. Творчество – всегда коды жизни, а их прочтение – попытка разгадать замороженную тайну реальности.
«Стихи – не чувства, это органы производства чувств…Поэт создал их, чтобы испытать на себе или других», – так говорил Рильке.
Что же зашифровано в глубинах поэтического сознания? Если не брать узоры на зимних окнах, то здесь речь о чём-то другом – здесь «спят колокола», здесь особый образный строй, где поэтесса не хочет выходить из мира сна.
Название сборника Татьяны Кайсаровой «Растают зимние цветы» говорит о изначальном душевном охлаждении.
В ледяной тишине я как будто услышать пытаюсь,
Как больная листва умиранья предчувствует грусть.
Может быть, в эту ночь я навеки с собою прощаюсь,
Может быть, в этот миг я с собой навсегда остаюсь.
Поэт словно ничего не чувствует. Оттаивание наступает постепенно, появляется теплота. Значит, поэзия не только работает как источник живительного тепла, она может раздвигать стены, познавать тайну времени и заниматься разгадкой нашего бытия.
Платон считал, что творчество это неверное донесение авторами своих предшественников.
Что же у предшественников на эту тему? У Иннокентия Анненского «зимние лилии» льют напиток благовония. У Владимира Соловьёва они не тают, а расцветают.
Тает лёд, расплываются хмурые тучи
Расцветают цветы,
И в прозрачной тиши неподвижных созвучий
Отражаешься ты.
Что же нужно слову, чтобы расцветать, цвести? Быть втягивающим или отражающим, или быть вовсе нулевым?
И подобие прозрачных, невиданных роз:
По стеклу ледяные растенья
Ночью в лунном сиянии чертит мороз
Невозможных цветов сновиденья.
Дм. Мережковский.
Вот эта пыльца «невозможных цветов сновиденья» чудотворна. Возникает словесное чудо. Оно и есть творчество.
В стихотворении поэтессы «Моей юности сад» (стр.139), читаем:
Ну а здесь увядает земля
Под ракетными сотами,
И покой её лжив.
Как выжить поэту, как спастись, если ему всегда достаётся «ахиллесово сердце», по образному выражению А. Вознесенского. Что ему делать во времена застоя, когда земля под танковыми гусеницами, а вместо голоса флейты звучит барабанная дробь, как получить «охранную грамоту»?
Необходимо ли поэту создавать метажанр в виде комсомольской поэтики, на время, забыв о языках своих глубин…. Есть ли другие пути, которые помогают избежать соцзаказа?
Евгений Витковский в начале 70-х определял это положение как анонимность:
Мы ночные анонимы,
не осязаемы,
и неискоренимы
Когда просыпаются колокола, звучит набат – в слове появляется вкус крови. Читаем у автора:
А лживые слова не в счет –
Притворны плачи по былому,
И горечь по ножу течёт
К предновогоднему жаркому.
…………………..
Закипают ручьи,
полыхают сады и жнивьё –
серый пепел и пыль,
обезумев, летят против ветра…
В одном из стихотворений – «Я впервые уйду без оглядки…» у поэтессы, в отчаянии задыхающейся от душевной безвыходности, возникает порыв к действию:
Отпущу потаённые стрелы
Прямо в цель – пусть звенит тетива.
Для прицела изогнуто тело,
Отзываются эхом слова…
Действительно, что ещё может поэт? Знает ли он цену своим словам и чем за это он готов заплатить за свой отчаянный порыв. Его оружие и защита – Слово.
Однако есть ещё один путь – тяготение к слову Божьему, философскому осмыслению мира, софиологии. Этот путь наиболее близок автору.
«…Но вдруг, за ливнями летящий,
Стал голос Бога различим –
Я ничего не знала слаще
Тех звуков, длящихся в ночи.
Сирень во тьме дышала душно.
Душа, в предчувствии стиха,
Была лишь Господу послушна,
И к суете мирской – глуха»
«…От наваждений злых и ложных
Летят дымы во все края…
София, Софья – мудрость Божья –
Надежда робкая моя!
Не отвернись, лучом багряным
Возникни, освещая дол,
Неосквернённым и желанным,
Верни божественный глагол!»
(2-я часть стихотворения не вошедшая в книгу).
Поэт всегда один. Он против мира, он разотождествлён. Он не хочет сливаться, терять своё виденье, своё звучание и даже свой быт. Известна история с А. Блоком: он надел кепку и сказал «Поеду в трамвае потолкаться», хотя он человек цилиндра и экипажа. Но и здесь соединиться с толпой ему не удаётся.
О, одиночество, здесь в «одиночке»
Комнаты тесной с пунцовым ковром
Хочется вдруг оборвать эти строчки
И над полями возникнуть, как гром.
Так бунтовать, чтоб затихли в испуге
Рощи, сады, огороды, дома.
Чтобы не думать о тихом недуге,
Стану гремящим недугом сама!
(Из стихотворения «Одиночество»)
В медитацию можно входить без какой-либо религиозности. Я уже говорил, что поэт открывает миры, а поэзия – ключи от входа в эти миры.
Пусть утонут в туманах дворы,
Чьи-то судьбы и чьи-то уклады,
Открываю калитку в миры
За своею прозрачной оградой.
Принимаю привет ваш простой,
Мир дождя, мир листвы золотой…
(Из стих. «На ноябрьской трассе туман…»)
…………………………...
Над миром – звёзд пустые гнёзда,
Край света за спиной,
И перевозчик сушит вёсла
На отмели земной.
(Из стих. «Я здесь, я рядом, я нигде...»)
Иначе говоря, поэт должен быть впереди своего времени, выйти из своего времени, а это, порой, возможно только разотождествившись с ним.
Меня не узнаёт пространство:
Не видит свет, не чует тьма,
Храпит квартал, устав от пьянства,
Затарив злобой закрома.
Мой друг – «Никто» в потёртом фраке,
Давно «в упор» не узнаёт,
Как приведение во мраке,
Толпа безродная живёт.
(Из стих. «Меня не узнаёт пространство…»)
Этот же мотив мы видим у американской поэтессы 19 века.
Я никто, а ты кто?
Тоже ведь никто?
Итак, мы пара – но молчи,
Иначе изгонят наше не то.
Как мелочно быть кем-то
И как лягушка вот –
Весь день превозносить себя,
Пред лучшим из болот.
(Эмили Диккинсон, 1861 г.)
Сейчас не время изучать творчество авторов, сейчас поэт больше, чем текст. Пришло время изучать самих поэтов, писателей и писательские организации. Нет ясной семантики социокультурной работы и поиска адекватной исторической перспективы для настоящего момента. Все мифы разрушены, но миф продолжает работать.
<<< ОГЛАВЛЕНИЕ >>>
Вернуться назад
|