Выключить свет попросит у вечера уставшего дня волокита,
ночь заколдует деревья и просеки, окна погасит аптека.
У потемневших прудов Патриарших напрасно ждёт Маргарита,
напрасно заря золотится застёжкой на горле двадцатого века.

Не появится мастер. В сквер неловко уткнулась скамейка,
там, где крапы кошачьих следов, на дорожках оставили росчерк.
И не смея ожидать, затухает и гаснет на пальцах камея,
шмель, гудевший в траве, вдруг замолк, пустоту напророчив.

Упали тени ниц, в отчаянье, ползли, теряя четкость,
как Маргариты крепдешин… О, как его прозрачна ткань!
признав узоров путь на платье, цвела старинная решётка,
и слышался зевок трамвая, и треньканье, сквозь дымки скань

На фонарную ласку вскрикнет бабочка, на безгласном наречье,
да на стенах, появится знак повеленья, что повсюду за Воландом бродит,
вечер кончится, взгляд последний кому-то направит навстречу,
скроет двери забытый проём, да светлевшую щель в небосводе.

Будет ночь, свет летящий луны полнокровного круга,
беспокойна ундина в сонных водах чернильного пруда.
Не появится мастер. С испугом закрылась фрамуга –
будет в вечности ждать Маргарита, повеленья и чуда.

***