Здесь тропики, жарко, не так протекает простуда,
по пальмам неяркий торопится к вечеру свет;
здесь ночью на дне океана притушат огни Голливуда
и грудью холмов на неоновом небе займётся рассвет.

То, вглядываясь ввысь, где облака лицом светлеют,
то в сонный перебор древнейших стен…
Куда нас в парке поведут аллеи
неспешным разговором черных вен?

Анна ми мати та ми манна
Анна пита мя мати панна
Анна дар и мне сень мира Данна
поэт XYII века, Величко.

На Севере ночи сияет звезда небосклона.
Умолкшее слово застыло в звучащем цвету,
и вымолвишь что-то, и спросишь лениво спросонок,
и быстро в отскоке поймаешь, как мяч на лету.

Даже если у ГУМа мелькнём в лихорадке витрин, ну и пусть,
и уставшей походкой пройдём на брусчатый Васильевский спуск…
Ну а там, где гуляли с тобой по Москве, ляжет тихая грусть.
На горах Воробьёвых, с темнотою обнимется белый жасминовый куст.

Здесь только тени снов, живущих в счастливой стране,
нас с тобой не найти в том и этом пространстве счастливом.
Когда царствует день, то я с ним на твоей стороне,
на моей стороне – только ночь, да плакучие старые ивы.

Там рождается утро, где цветёт на солёной земле тамариск,
только я заскучал и забыл тот, в её волосах, гребешок,
но на навстречу мне солнце приносит внезапный сюрприз:
след плетёных сандалий и тонкий тугой ремешок.

Я счастлив лишь тогда, когда чуть просыпаясь, сплю,
к воспоминаньям прижавшись, оробело.
И вот во сне уже шумит, играет символ «Лю»,
в твоё стучится сердце нежность, донна Белла.

Ты пудришь нос… я вижу лес ресниц – здесь речь лица
и в бой вступают чёрной мастью пики,
и вечер у дверей, как мраморный швейцар,
Ннкрылья ожиданий наших сникли.

Когда всё хорошо, спокойно, как будто всё в ажуре,
в день любви, в день святой Валентина –
света круг засыпает в ночном абажуре,
вьётся тонкий дымок - тень седой паутины.